(2 оценок, 5,00 из 5)
Загрузка...
К сожалению, многие вещи начинаешь осознавать лишь тогда, когда становится слишком поздно…
То, что я хочу вам рассказать, вряд ли можно назвать рассказом или чем-то в этом роде. Скорее просто небольшой историей, как мне кажется, не достаточно занимательной, но для кого-то может поучительной.
Я родился и вырос в деревне. В самой, что ни на есть обычной деревне. Большой деревянный дом в три окна, печка, сени, свой огород, все это мне знакомо не понаслышке. Летом речка, лес, а зимой непролазные сугробы выше человеческого роста. В школу, как и все мои сверстники, я ходил в соседнее село. Три километра пешком или на велосипеде, и ты сидишь в уютном теплом классе, за партой, окруженный себе подобными. Класс был небольшой, человек двенадцать-тринадцать. Учились каждый день, кроме выходных, по три-четыре урока в день. Большая часть ребят приходила вместе со мной из нашей деревни и лишь несколько учеников были местными. По большому счету, все ребята были дружны, да и как могло быть иначе, выбирать особо не приходилось. Кто-то, конечно же, считал себя лидером, может даже не без оснований, а кому-то приходилось мириться с учестью аутсайдера, ну или как минимум середняка. Это один из принципов, по которым живет общество, и никуда от этого не денешься.
По соседству со мной жил Витька со своими родителями, младшим братом Егоркой, дедушкой и бабушкой, про которую мама все время говорила, что она обязательно всех переживет. Витькина бабушка выглядела очень старой и дряхлой, так что почему мама так говорила, мне был непонятно. Через дорогу, в доме напротив проживал наш с Витькой друг Серега. У Сереги были только мама и бабушка. По какой причине он жил без отца, так же мало кому было понятно, но в серьез этим вопросом никто из нас не интересовался, возможно, из-за того, что Серега был такой не единственный. У многих моих друзей не было отцов, точнее они конечно были, но по каким-то причинам не жили вместе со своими отпрысками их матерями, а кто-то из сверстников и вовсе довольствовался меньшим.
На окраине деревни, в полуразвалившемся доме, жил Степка. Жил можно сказать один, не считая очень старую бабушку, которая постоянно на него ворчала, приговаривая, что он никто иной, как ее наказание. Не знаю, как насчет наказания, но то, что он был не от мира сего, это точно. Не по годам высокий, долговязый, с длиннющими ручищами, на которых болтались огромные ладони, он всем своим видом доказывал теорию Дарвина о происхождении человека. Ходил он всегда сгорбленный, голова, как и все остальные части тела, была необычайно больших размеров. Длинный нос и широкие поставленные прищуренные глаза, в сочетании с огромным ртом, никак не могли сделать худощавое вытянутое лицо Степки хотя бы среднестатистическим, не говоря уже о привлекательности. Но, как говорится, внешний вид моего соседа, это еще пол беды, главным его изъяном, если так можно сказать, были его умственные способности. Таких, как наш Степан, было принято называть умственно отсталыми, а в деревне попросту Степка-дурак. Во времена моего, теперь уж далекого детства, я разделял мнение окружающих по этому поводу. Дураком, может быть, я его конечно не считал, но глупым, странным и не таким, как все, однозначно. Я со своими друзьями никогда не упускал возможности поиздеваться над Степкой или, как сейчас говорят прикольнуться. И приколы эти не всегда были похожими на безобидные шутки. Иной раз Степке доставалось от нас по полной и тогда мне казалось, что это нормально. И сам факт того, что мы над ним издевались, а так же его содержание. Ему приходилось непросто, не только, когда мы гуляли или играли у нас в деревне, но и в школе, причем, наверное, еще более жестоко.
Мы периодически спускали колеса на его и без того повидавшем виды велосипеде, а несколько раз даже прокалывали. Я уж не говорю, что творилось в классе. Каждый из нас считал за честь сломать Степке ручку или карандаш, которые и так были в несколько слоев перемотаны изоляционной лентой. Однажды даже кому-то хватило «смекалки» прибить большим гвоздем портфель, необдуманно брошенный Степаном без присмотра, к стулу. Да, смеху и радости нам в тот раз это доставило огромное количество. Правда исполнитель тогда и получил хорошенько. Портфель портфелем, а вот классный стул портить никто не разрешал. Заходящему в класс Степке могли легко кинуть в лицо грязной тряпкой, которая предназначалась для доски, а еще хуже для пола. В общем, глумились над ним, как хотели. Но больше всего во всем происходящем нас изумляло то, как сам Степан реагировал на наши «приколы». В нем не было ни капли агрессии или какой-то обычной человеческой обиды. Создавалось впечатление, что он воспринимает все, как само собой разумеющееся. Как будто, так и должно было быть. Лишь иногда его хватало на то, чтобы поднять свои длиннющие руки вверх и размахивая ими в разные стороны, пытаться разогнать небольшую толпу зачинщиков и исполнителей тех самых издевательств. Это было единственным, что могло хоть как-то уменьшить наш пыл, но не желание еще раз насолить. Мы тогда и представить не могли, что этот бесхарактерный, по нашему мнению, придурковатый и ни на что не способный парнишка, дома подвергался ничуть не меньшим истязаниям. Пусть они были в большей степени не физические, а душевные, но это, наверное, даже тяжелее.
— Почему ты только не сдох вместе со своими родителями алкашами под забором. — Ворчала его старая бабка, — и на что мне такое наказание, Ирод ты окаянный.
Степка лишь молча смотрел на нее своими большими грустными глазами, тихонько раскачивая длиннющими руками. После чего смиренно шел и делал все, что необходимо было делать по дому, а делать приходилось немало. У них с бабкой была корова, поросенок и порядочное поголовье кур. Естественно, всем требовался уход, собственно, как и ворчливой бабке. Все эти обязанности полностью лежали на плечах Степана. Тогда, во времена нашего детства, мы всего этого не знали, а может и не хотели знать. Для нас, конечно, было загадкой почему Степка не так много времени, как мы, проводит на улице, но мы и это списывали на его странность. «Мало ли, где он может шляться?»
Шли годы. Мы взрослели. Наш нездоровый интерес по отношению к Степану стал немного угасать. И в этом, скорее всего, не наша заслуга, а просто так устроена жизнь. Рано или поздно, то или иное приедается. Близилось окончание школы, так что нужно было принимать какие-то кардинальные решения касаемо своей дальнейшей жизни. Во времена молодости моих родителей, молодежь не особо стремилась покидать деревню. После школы многие из ребят пару лет отсиживались дома, а затем на два года уходили в армию. Некоторые успевали поступить в какое-нибудь училище в районном центре и служить шли после. Сейчас были другие времена. В деревне оставаться никто не хотел, да и в армию особо никого не тянуло. Мы с Витькой и Серегой попали в одно училище, а через три года, так же вместе, вступили в ряды вооруженных сил. Одним словом, не успели мы оглянуться, как все ребята разлетелись, кто куда. Все, кроме Степки. Ему, в силу известных причин, пришлось остаться в деревне. Нас, естественно, это не особо заботило. После школы, которую он все-таки закончил, Степан продолжал вести домашнее хозяйство и приглядывать за своей ворчливой бабкой. Одним словом, его жизнь практически не изменилась, в отличие от нашей. После армии мы с друзьями еще на некоторое время приехали домой, но затем все равно перебрались ближе к цивилизации. Жизнь потекла, как у всех. Семья, дети, работа, друзья. Своих стариков, я имею ввиду родителей, мы навещали не так часто, я бы даже сказал крайне редко, по крайней мере я, а стало быть, были не в курсе того, что происходило в деревне в наше отсутствие. Мирская суета и быт поглощали нас с головой. А что делать? Да, к своему стыду, я практически вообще не приезжал в свой родной дом после того, как впервые покинул его. Чаще я просто отправлял в деревню жену с детьми или одних детей. По роду своей деятельности я очень часто находился в разъездах, а иногда и вовсе приходилось менять место жительства и как правило, место это оказывалось в существенной дали от дома. Мне казалось, что я могу считать это обстоятельство, как средство оправдания, что я собственно всегда и делал. И вот, наконец, спустя много лет, я решил на недельку – другую приехать всей семьей в свою деревню. Даже удалось вызвонить Витька, правда одного, так как он был в разводе и Серегу со своими домашними. Для них эта поездка была не так значима, как для меня, в силу того, что они в отличие от меня, периодически все-таки посещали отчий дом.
Сойдя с автобуса, мы напрямик, через поле, двинулись в сторону деревни. Появись мы несколькими днями ранее, и здесь было бы не пройти, трава наверняка вымахала почти с человеческий рост. Сейчас же все было иначе. Видимо, незадолго до нас, по полю прошли комбайны. Я всегда поражался тем видам, которые открывались с этих мест. Деревня находилась в низине, так что мы осуществляли своего рода спуск, по еле заметному отвесу широченной равнины. Там, внизу, виднелась черная полоса незамысловатых крыш. Практически все были с трубами, а из некоторых даже шел дым. Это говорило о том, что либо хозяева так и не обзавелись газом, либо об их склонности к экономии. День только начинался, так что можно было наблюдать, как слева от деревни, над округлым горизонтом встает солнце. В это раннее время, его лучи уже были настолько согревающими, что на душе становилось так легко и светло, как будто и не было того количества лет, проведенных вдали от дома. Впереди бежали дети, постоянно что-то выкрикивая. Жены разговаривали о чем-то своем. Хотелось освободить руки от тяжелых сумок, пакетов с провизией, и расставив их в разные стороны, побежать вниз по склону навстречу восходящему солнцу, навстречу детству. Спустя четверть часа мы спустились к деревне. Мы шли по улице, по обеим сторонам которой стояли дома. Никто почему-то не говорил ни слова, лишь озираясь по сторонам. Людей на улице не было. Мне это показалось немного странным. Ведь хоть кто-то должен был увидеть нас в окно или со своего участка. Но мы так и дошли до дома моих родителей, а стало быть, и до домов Сереги и Витька, никем незамеченные. Отварив калитку, я прошел по тропинке и поднявшись на крыльцо, постучал кулаком в дверь. Никто не открывал. Я подождал еще немного. Затем посмотрев на дверь, я увидел на ней замок, на который сразу не обратил внимания. Выйдя снова за калитку на улицу, я еще раз оглянулся вокруг. Создавалось впечатление, что деревня вымерла. Ни единой души и гробовая тишина. В домах Сереги Витька тоже никого не оказалось. В итоге мы бросили вещи около дома, и пошли дальше вниз по деревне, в надежде встретить хоть кого-нибудь. Где-то через сотню метров дорога уходила немного в сторону и начинался долгий пологий подъем. В конце подъема, ближе к концу деревни, мы увидели большое скопление народа. Казалось, что вся деревня находилась именно там. После недолгих размышлений, я вспомнил, что именно там находился дом, в котором жил Степан. Мы с ребятами переглянулись и молча пошли вверх.
Подойдя ближе, мы поняли, что толпа действительно скопилась около дома, где жил Степка со своей ворчливой бабкой. В толпе я стал узнавать некоторых жителей нашей деревни. Витька заприметил свих постаревших родителей и пошел к ним. Передо мной стояла пожилая женщина. Я подошел к ней сзади и тихонько спросил.
— Извините, а что происходит?
Женщина в пол оборота повернула ко мне голову, окинув печальным взором и ответила:
— Степка помер.
— Степка? – как будто не расслышав переспросил я.
Женщина снова повернула ко мне голову.
— Степка-дурачок. – повторила женщина.
Я молча развернулся и пошел к жене и детям, которые остались в стороне.
— Что там? – спросил Серега.
Я почему-то не мог вымолвить ни слова. Тело бросило в какую-то непонятную дрожь. Подняв глаза на друга, я тихо ответил.
— Степка помер.
Серега вопросительно посмотрел на меня, а потом на остальных.
— Ну и что? – вдруг спросил он.
Вопрос Сереги вернул меня в чувства.
— Не понял? – в очередной раз переспросил я.
— Я говорю, ну помер. И что дальше? – Серега был предельно спокоен.
Я посмотрел на жену и поймал ее безучастный взгляд. Внутри меня что-то перевернулось. Я вдруг почувствовал себя предельно виноватым в том, что Степки, того самого Степки-дурачка не стало. В голове замелькали воспоминания из детства. Я стал вспоминать все наши издевательства над Степкой, всю нашу жестокость. Жестокость, на которую способны только дети.
Ничего не ответив Сереге, я развернулся и пошел в сторону толпы. По взглядам окружающих, я понимал, что многие меня узнают, да и я, несмотря на то количество лет, которое я отсутствовал, признавал окружающих. Кто-то молча кивал головой, кто просто провожал взглядом. Около ворот толпилось очень много народа. Протиснувшись сквозь толпу, я вошел в калитку. Перед крыльцом стояли заплаканные и причитающие женщины. Угрюмые мужики стояли чуть в стороне. Курили, о чем-то переговаривались. Вдруг один из них поднял на меня взгляд. Это был отец. Он резко бросил окурок на землю и пошел в мою сторону. Мы подошли друг к другу вплотную и крепко обнялись. Белые, как первый снег волосы, окончательно загрубевшая кожа лица и не такая крепкая хватка, как раньше, говорил о том, что отец очень сильно постарел. Его лицо сильно утонуло в морщинах, а взгляд казался потухшим. Мы оба постарались сделать вид, как будто не было того количества лет, которые мы не виделись. Хотя, признаться, выглядело это нелепо.
— Горе-то какое. – Начал отец.
Я опустил глаза в землю. Я понимал, что смерть человека, кем бы он ни был, является событием малоприятным, я бы даже сказал трагическим, но я никак не мог уложить в своей голове все эти обстоятельства применимо к Степану.
— Как же нам теперь жить? – продолжал отец.
Подняв свой взгляд с земли, я спросил.
— Отец, ты о чем?
В его глазах появилось искреннее непонимание моего вопроса. Взяв себя в руки, он спокойно сказал.
— Я говорю, как нам жить теперь?
Вдруг женский плач резко усилился и около крыльца началась суета. Люди, выходящие из дверей, просили толпу расступиться. Вдруг из дома стали появляться люди, которые не спеша двигаясь спиной, выносили из дома Степана. Огромных размеров гроб с трудом держали шестеро взрослых мужчин. Поставив его на заранее подготовленные большие дубовые скамьи, мужчины на несколько шагов отошли назад. В гробу Степан был неузнаваем. Он стал еще больше, чем был в детстве. Нет, он был просто огромный. Невероятных размеров голова, крупные черты лица, квадратный подбородок, с выдвинутой вперед нижней челюстью, выглядели устрашающе. Длинные ручищи лежали сложенными на могучей груди. Тем временем женщины продолжали причитать, а я по-прежнему не мог понять, что происходит. Чем вызвано это массовое помешательство. По-другому все происходящее, я назвать не мог. В моем детстве, когда мы всячески измывались над Степкой, никто из взрослых не придавал этому особого значения. Теперь же вся, абсолютно вся деревня, безутешно скорбит над его утратой. Безусловно, прошло много лет и я наверняка чего-то не знаю.
Через несколько минут мужчины снова подошли к гробу и аккуратно водрузив его на свои могучие плечи, медленно двинулись в сторону калитки, где их уже ждал священник местного прихода и двое пономарей, один из которых держал в руках большой деревянный крест. После того, как толпа выстроилась вслед за гробом с усопшим во что-то вроде крестного хода, иначе и не назовешь, процессия двинулась в сторону кладбища. Я с женой, детьми и Серегой пристроились в конце толпы.
* * *
Вечером отец рассказал мне, что произошло за время моего длительного отсутствия. После того, как мы закончили школу и практически все разбежались кто куда, Степка, по уже озвученным причинам, остался в деревне. Его ворчливая бабка после этого пожила еще несколько месяцев, а затем оставила Степку круглым сиротой. Отец сказал, что несмотря на всю ее ненависть к своему внуку, Степка очень тяжело перенес ее кончину, хотя сильно старался этого не показывать. Так как ему не было еще восемнадцати лет за ним пришли, а точнее приехали. Какие-то важные люди, то ли из милиции, то ли еще откуда-то. Собирайся мол, пристроим тебя в детский дом, для особо одаренных. Степка молча покивал головой и пошел в дом, как будто бы собирать пожитки, а сам открыл окошко в дальней комнатке и сиганул с него, да прямиком в лес. Когда важные люди хватились, его уже и след простыл.
«Через три года Степан вернулся. Это был уже не тот Степка. Ума конечно же у него не добавилось, а вот души и силищи прибавилось. Где он был, что делал, так никто от него и не добился. Стал он потихоньку помогать в нашем храме. Где по хозяйству, где еще чем. Поначалу все от него немного шарахались. Да и понятно это, красоты он внешней с возрастом не приобрел, а даже наверное, наоборот. Но спустя какое-то время, Степка приглянулся нашему настоятелю, отцу Владимиру, а вскоре и нам всем. Еже ли что помочь по хозяйству, огород перекопать, пень выкорчевать, воды наносить, да даже лошадь перековать, везде он придет на помощь. Работает, пыхтит, пуще хозяев, а от гостинцев и денег отказывается, а если, что и брал, то непременно в храм нес. Потом стали мы за ним замечать, что не только физической силой он обладает. Так то Степка практически все время молчал, но если что-то важное у него спросишь, непременно ответит. Да так, что яснее ясного. Бывало и такое, что у соседей корова надоя совсем не дает. Степка придет, погладит скотину, улыбнется и раз, целое ведро молока, как с куста. Одним словом, стал он у нас в деревне не Степка-дурачок, а Степка-Божий человек. Как ни зайдешь в храм, непременно его там увидишь, а если нет, то знаешь, что трудится у кого-нибудь Во Славу Божию. Потом отец Владимир и вовсе усыновил Степана, своих-то чад у него не было. Да что там говорить, он нам всем, как сын стал. Родные-то дети все поразъехались, навещали редко, а кто-то и вовсе дорогу позабыл. Когда отец Владимир преставился, Степка не плакал и нам не велел, мол: «Не плачьте добрые люди, Ангелы веселятся, а стало быть, повода для слез у нас нет», а когда сам Богу душу отдавал, взял с нас обещание, «Чтоб ни слезинки», видимо знал, что ждут его Ангелы, ждут. Только вот, по слабости своей душевной и от маловерия, не сдержали мы своего слова.»
* * *
В горнице было темно. Отец ушел кормить скотину, а дети с женой уже давно спали. Я сидел за столом, обхватив обеими руками голову. Душа, а точнее то, что от нее осталось, рвалась наружу, на глаза накатывались слезы. Это было не чувство вины за свое детство, ни за всю последующую жизнь. Это была пустота. Кто-то отключил во мне чувство борьбы за каждый прожитый день, способность рассуждать и оценивать. Боюсь показаться дураком, но мне казалось, что это конец.
Хлопнула дверь, на несколько секунд моргнувшая тусклым лучом света, и в комнату вошел отец. Я сидел без движения.
— Плачешь? – Тихо, но в тоже время неожиданно спросил он.
Я ничего не ответил.
— Поплачь, поплачь, это хорошо, — продолжал отец, — только мне кажется, не Степку ты жалеешь.
Я поднял взгляд на отца. Он подошел ближе и положил тяжелую морщинистую руку мне на плечо.
— Ты себя жалеешь, сынок, себя, — он выдержал небольшую паузу, — а здесь слезами не поможешь…
Через мгновение, дверь снова хлопнула, моргнув тусклым лучом света…