Сталинград. Февраль 43-го… (Рассказ)
Шел третий день, как улетел последний транспортный «Юнкерс», забравший с собой тех, к кому удача, подгоняемая лютым морозом, повернулась лицом. Скорее всего, многие скажут, что слово «удача» даже в самой малой степени не сможет отразить то, что судьба подарила членам того самого рейса, и скорее всего, все с этим согласятся. Триста тысяч оставшихся в «котле» солдат некогда победоносного Вермахта тому подтверждение.
Никто из сидящих в полузаснеженном подвале разрушенного здания не знал о том, что последний самолет улетел, и о том, что он вообще был. Все давно потеряли счет дням, ночам и вообще времени. Может быть это и к лучшему, что ни один из полузамерзших и обезумевших от голода и происходящего вокруг солдат, даже не знал, что у него был один шанс из миллиона стать пассажиром последнего спасительного борта. Человек такое существо, причем абсолютно не важно кто он – немец, русский, или может быть румын, что неведение под час для него гораздо предпочтительней, нежели, чем даже частичная осведомленность. Причем, если речь идет о осведомленности в сочетании с невозможностью что-либо предпринять, то это весьма губительно для человеческой сущности.
Сквозь узкие окна, расположенные в верхней части подвальной стены, которые по совместительству являлись и единственным источником поступающего в глубокий подвал воздуха, вместе с колкой пылью январского снега, поступали тусклые и размытые лучи серого цвета, позволяющие хоть как-то ориентироваться в пространстве. По периметру занесенных снегом стен, сидели запорошенные белой пеленой солдаты, некогда «непобедимого Вермахта». Их было человек десять, может чуть больше, одним словом всё то, что осталось от артиллерийского полка, когда-то, да в принципе и теперь, входящего в состав моторизованной дивизии. Кто-то по-прежнему прижимал к себе винтовку, немного облокотившись на нее, словно на клюку, некоторые отбросив оружие в сторону, прислонившись к обледенелой стене, чуть приоткрытыми потухшими глазами смотрели в зловещее, окружающее их пространство. В центральной части подвала, из-под толстого слоя снега, местами проглядывали темные пятна, напоминающие небольшие бугорки, постепенно утопающие в нескончаемом потоке серо-белой массы. Где-то можно было разглядеть торчащие из снега приклад или дуло винтовки, а те самые темные бугорки, были либо верхней частью солдатской каски, либо частью тела, погребенных под толщей снега, окоченевших и умерших от голода солдат.
Кто-то из сидящих вокруг импровизированной братской могилы еще время от времени подавал признаки жизни. Двое солдат даже переговаривались между собой, забинтованными руками поочередно передавая друг другу тлеющий окурок. За стенами подвала не переставая гремели взрывы от орудий советской артиллерии, которая вслед за отказом командующего 6-й армией от безоговорочной капитуляции, приступила к финальной стадии операции «Кольцо», направленной на полное уничтожение немецкой группировки в Сталинграде. Некоторые из солдат поглядывали в заснеженные окна, словно в надежде увидеть в них что-то спасительное, или наоборот. Теперь они были готовы ко всему. Былой страх перед советским пленом притупился, солдаты, угнетенные обморожениями и голодом, практически перестали существовать, а души молили о скором освобождении из телесного плена. Они не знали, что советские войска уже раскололи окруженные немецкие войска на две части – южную, в центра города и северную, в районе завода «Баррикады». Солдаты, погребенные на дне занесенного снегом подвала, примыкали к северной. Время от времени они слышали, что бой проходил в непосредственной близости от них. Тогда некоторые из солдат, разум, которых еще не покинул, судорожно прижимали к себе ружье или автомат, будто так им было спокойнее.
Когда отголоски войны немного стихли, и на город начали опускаться ранние зимние сумерки, двое солдат, те самые которые по-братски делили между собой окурок, медленно высвободившись от снежных оков, не спеша поползли в строну двери, расположенной в противоположной от них стене. Тяжелая металлическая дверь была немного приоткрыта, и как те самые маленькие окна, пропускала внутрь большое количество снега, хаотично летящего вниз по крутой каменной лестницы, ведущий наверх. Просочившись в щель между дверью и полуразбитым кирпичным косяком, они закинули за спины винтовки, и цепляясь обмерзшими пальцами за стенки узкого хода, стали взбираться вверх по лестнице.
На улице практически стемнело. Снег продолжал идти, подгоняемый ветром, беспрепятственно разгуливающим по разрушенным улицам мертвого города. В небе со всех сторон рисовалось красное зарево пожаров, окутавшее Сталинград. Тропа, ведущая к двери в подвал, совсем еще недавно имевшая четкие очертания, теперь была полностью засыпана снежной массой. Вдоль улицы, точнее того, что от нее осталось, среди развалин домов, огромных куч битого камня и кирпича, вперемешку с почерневшей мебелью и всем тем, что еще совсем недавно являлось частью жизни простых сталинградских семей, то там, то тут лежали окоченевшие, покрытые снегом тела убитых солдат – немцев, русских. Здесь же лежали тела жителей домов, которые не успели, или как теперь принято говорить не захотели покинуть город, когда немецкая армада приблизилась к Волге. Детские игрушки, кучи битого стекла, посуда, одежда, все смешалось в одну ужасающую картину, олицетворяющую собой земную преисподнюю.
Оглянувшись по сторонам, солдаты, пробивая снежные сугробы, покачиваясь, двинулись в сторону соседних зданий, где по их предположениям могли еще оставаться части их дивизии. В округе постоянно раздавались автоматные очереди, взрывы минометных снарядов, заставляющие их периодически замедлять и без того неспешный шаг.
— Уве, — прошептал солдат, идущий первым, — Уве?
Плетущийся позади молчал. Первый немного притормозил, и повернувшись в пол оборота, проговорил еще раз.
— Уве, ты слышишь меня?
Второй солдат по инерции остановился, и посмотрел на первого отрешенным взглядом. Впалые и обмороженные щеки рядового Уве Абихта были обмотаны грязными окровавленными бинтами, а на голове поверх огромной тряпичной шапки одета солдатская каска. Под широкой шинелью, доставшейся ему от одного из своих сослуживцев, которому она теперь была ни к чему, была тяжелая брезентовая куртка, а под ней солдатский китель, одетый на потерявшее от голода былые формы тело. Последний раз им удалось что-то съесть несколько дней назад. Получилось отыскать несколько сухарей, и что-то вроде просроченных консервов, которые видимо в виде насмешки были сброшены транспортной авиацией Люфтваффе в рамках программы по снабжению окруженной 6-й армии. Уве летом исполнилось двадцать четыре года, он был участником оккупации Франции в 1940 году. Некогда подтянутый, жизнерадостный рядовой «Вермахта», теперь напоминал многолетнего старика, жизнь которого, подошла к своему логическому завершению. Голод. Голод способен превратить человека в подобие разумного существа, лишить его человеческого облика, стереть все грани и запреты, максимально приблизив его к животному.
— Уве? – ты меня слышишь? – чуть громче сказал первый.
Уве в ответ лишь медленно кивнул головой, окончательно остановив свое неспешное движение.
Первого солдата звали Гютнер Штакельберг. Гюнтер был несколько моложе Уве, а точнее сказать он отпраздновал свой двадцать первый день рождения находясь в окружении, в декабре. Несмотря на то, что голод и его одолевал со свирепой силой, выглядел он гораздо предпочтительней своего друга. Он поступил в распоряжение 6-й армии практически накануне нападения на Сталинград, в средине июля 1942 года. Гюнтер несказанно радовался, что будет одним из тех, кто победоносно ворвется в Сталинград, поставит его на колени, перекроет жизненно важную артерию для всего СССР – Волгу, открыв тем самым безопасную дорогу на Кавказ для группы армий «Юг», а затем и сам присоединится к ним. От голода у Гютнера периодически темнело в глазах, сил едва хватало на то, чтобы передвигать ноги, и держать в руках винтовку. Но тем не менее, жажда жить не покидала молодого солдата. Теперь он уже не испытывал никаких радужных чувств по поводу своего пребывания на правом берегу самой длинной реки в мире. Былая ненависть к большевизму растаяла словно туман, а единственным желанием, ежеминутно пульсирующим в его голове, была дикая жажда жизни.
— Ты меня слышишь? – снова переспросил Гютнер.
— Слышу.. – еле сорвалось с окровавленных уст Уве.
Периодически озаряемое алым заревом пожаров, лицо Уве сейчас выглядело особо зловеще. Медленно падающие на многонедельную щетину, теперь больше напоминающую бороду, снежинки теперь даже не таяли. Лицо солдата было холодное, искаженное.
— Уве! – практически крикнул Гютнер. – Уве!
Он взял друга за ремень, обвивавший его шинель, и несколько раз дернул из стороны в сторону. Взгляд Уве сфокусировался.
— Я тебя слышу. – приложив достаточно усилий вымолвил Уве.
— Иди за мной, не отставай. – Гютнер еще раз оглянулся по сторонам, и повернувшись вперед, снова двинулся между развалин.
Тяжело преодолевая снег, плотным слоем лежавший на некогда протоптанных тропинках между тем, что повсеместно оставляла после себя война, солдаты повернули за угол соседнего дома, чтобы минуя несколько покрытых мраком переулков, выйти к зданию, в котором ранее располагалась еще одна уцелевшая часть дивизии. В этой части района звуки боев были намного громче. Здесь четче слышались раскаты артиллерии, скорее всего, доносившиеся с противоположного берега Волги. Гютнер чуть замедлил и без того неспешный шаг. Сняв со спины винтовку, он перезарядил затвор, и направил ее перед собой. Он прекрасно понимал, что в тех условиях, в которых он сейчас находится со своим другом, он вряд ли может на что-то рассчитывать, если вдруг смерть, которая подкралась к ним уже на расстояние вытянутой руки, и они отчетливо, по нескольку раз в день слышали ее дыхание, решит в очередной раз использовать свое прямое предназначение. Он знал, что по всюду находилось огромное количество снайперов, засад и прочих неожиданностей, которые могут стоить жизни. Многие улицы были заминированы. Так что каждая подобная вылазка в разрушенный город, могла стать последней.
Вслед за Гюнтером и Уве замедлил шаг, но ружье по-прежнему осталось висеть за спиной. Обогнув угол дома, солдаты чуть приблизились полуразрушенного стене, чтобы не идти по центру разрушенной улицы. Теперь передвигаться стало значительно труднее, потому как приходилось преодолевать очень большие сугробы, которые могли таить в себе много неожиданного. Где-то можно было провалиться в снег выше колена, где-то наоборот под снегом скрывались груды битого кирпича вперемешку с арматурой. Временами они натыкались на примерзшие к земле, и на половину занесенные снегом тела солдат, как немецких, так и красной армии. Лица многих закоченели в ужасных гримасах, кожа на многих была почерневшая, обожженная. Руки и ноги находились в нечеловеческих позах. Сколько их еще здесь разбросано по всем улицам, но полностью погруженных в снег, и не доступных глазу, можно было только предполагать. Дойдя до конца стены, Гюнтер заглянул за угол, и убедившись, что на переулке никого нет, во всяком случае доступных его взгляду, он показал жестом Уве, что можно пересечь улицу.
Немного ускорив шаг, он по диагонали начал пересекать улицу, чтобы срезать расстояние, и как можно быстрее добраться до нужного здания. Просеменив до середины, он искоса посмотрел назад, чтобы увидеть где его друг. Уве по-прежнему не спеша, с ружьем на перевес и еле переставляя ноги, двигался вслед за ним. Гюнтер в очередной раз махнул ему рукой, но это не ускорило движение его сослуживца. Тогда он снова вернулся на траекторию своего движения, и меньше чем через минуту уже стоял спиной к стене здания на противоположной стороне улицы. Уве, качаясь из стороны в сторону, и готовый сию секунду потерять сознание из-за одолевающего его голода, двигался в его направлении. Вдруг одна нога его резко согнулась, и он рухнул, как подкошенный.
— Уве! – прошептал Гюнтер, — Уве…
Гюнтер не совсем понял, что произошло. Выстрелов он не слышал, хотя это безусловно не гарантировало их отсутствие, снаряды рядом не взрывались, на мину Уве не наступал. Оставалось лишь одно – последние силы покинули его друга, и он попросту потерял сознание. Бросив винтовку в снег, Гюнтер рванулся на середину улицы. Через несколько секунд он подбежал к нему, и схватил его за воротник. Глаза солдата были открыты, а изо рта раздавалось пока еще теплое учащенное дыхание.
— Уве! – он тряс его за воротник, — Уве, что с тобой?
Лишь хаотично двигающиеся зрачки в глазах друга, говорили о том, что он пока еще в сознании. Вдруг одна рука солдата медленно поднялась, доставив до его окровавленного рта, комок сжатого снега. Судорожно двигая окровавленными губами, он с помощью языка, затолкал внутрь себя некоторое количество слегка подтаевшего снега, а затем изверг наружу небольшой клубок пара.
«Живой» — мелькнуло в голове Гунтера. Глаза Уве резко заморгали, словно его разум снова вернулся в реальность. Резко потянув друга на себя, он предал ему сидячее положение.
— Здесь нельзя находится. Ты можешь встать на ноги? – придерживая друга за руку, Гютнер прошептал ему на ухо.
Друг лишь небрежно кивнул ему в ответ. Медленно привстав на колени, Гюнтер положил руку Уве себе на плечо, и собрав свои последние силы в кулак, начал вставать, параллельно поднимая своего друга. Спустя несколько секунд они оба стояли на ногах.
— Держись! – неожиданно для себя громко проговорил Гюнтер.
Они медленно начали движение. Уве практически не передвигал ногами. Гюнтер ощущал на себе абсолютно весь вес своего друга. Но, делать было нечего – бросить он его не мог. До стены здания, где можно было хоть как-то укрыться, оставалось несколько метров, когда вдруг раздалась автоматная очередь. Машинально, преодолевая дикую боль, шум в ушах и уже знакомое мерцание в глазах, Гюнтер ускорил шаг, еще крепче вцепившись в своего друга. Выстрелы продолжались. Короткие, сухие автоматные очереди, небольшим эхом отзывавшиеся между каменных стен, стоящих друг напротив друга разрушенных домов, словно лезвие прорезали слух Гюнтера. Снег чуть позади спешащих к стене солдат весело подпрыгивал, небольшими снежными фонтанами отмечая места погребения автоматных пуль. Через несколько секунд выстрелы смолкли. «Перезарежает» — пробежала догадка в голове Гюнтера. Используя драгоценные секунды, он дотащил сослуживца до стены здания, а увидев чуть левее большого сугроба, прилегающего к основанию здания, пробоину от попадания снаряда, не задумываясь со всего размаху ввалился внутрь здания. Как только их тела преодолев отверстие в стене, очутились внутри здания, снова зашелестела автоматная очередь. Внешняя сторона кирпичной стены, теперь служившая для солдат укрытием, глухо заскрежетала, принимая на себя шквал автоматных пуль, а еще через несколько мгновений практически рядом со стеной раздался взрыв от ручной гранаты.
Гюнтер из последних сил оттащил Уве к дальней стене помещения, в котором они оказались, и прижавшись к ней спиной, наконец смог вдохнуть полной грудью. Что ожидать дальше он не знал. Предпримут ли русские повторную атаку для их уничтожения, или удовлетворятся тем, что просто спугнули двух еле волочащих ноги немцев? А может решат, что взрыв гранаты сделал свое дело. Как бы там ни было, оставаться здесь было опасно, хотя, как и в любой точке города на Волге. В дальней от улице стене Гюнтер увидел еще одну большую пробоину, ведущую в соседнее помещение, но удаляющую их от места, куда они с Уве направлялись изначально. Немного отдышавшись, и убедившись, что автомата больше не слышно, он привстал на корточки, и перемахнув через лежавшего друга, удостоверился, что пробоина ведет в соседнее помещение, а ни куда-либо еще. Затем он повернулся к своему другу, и в полусумрачном свете увидел красные пятна, ведущие от первой пробоины в стене к Уве. Он кинулся на своего друга и снова затряс его за воротник. Тот приоткрыл темные глаза и посмотрел в лицо своему другу.
— Куда, куда попали? – стараясь не кричать, но еле сдерживая свой порыв, вопрошал Гюнтер.
Уве ничего не говорил, лишь моргал потухшими глазами. Вдруг снова неожиданно зазвучала автоматная очередь, отсекая от внешней стены куски мокрого кирпича. Гюнтер окинул взором своего друга. Видимых ран на теле не было. Лишь приглядевшись, он увидел, что из-под немного откинутой шинели, в районе правого бедра, сочится струя крови. Одним движением он снял со своего друга солдатский ремень, и обмотав им ногу Уве выше ранения, крепко затянул жгут. Автоматная очередь усиливалась, теперь казалось, что орудие было не одно, а на их с Уве жизни посягало уже несколько стволов. Времени на раздумья не было. Перебравшись в очередное отверстие в стене, Гунтер подтянул к «дыре» своего друга и ловким движением перетащил его в соседний отсек. В конце этой комнаты, в угловой ее части, в темноте, Гюнтер разглядел очертания двери. Периодически падая на спину, но не отпуская воротник шинели Уве, он уперто тащил сослуживца в угол помещения. Подтащив его к двери, он со всей силы дернул за ручку, но та не поддалась. Гюнтер истерично налег не рукоятку еще несколько раз, но судя по всему, широкая металлическая дверь была заперта на ключ.
Автоматные очереди постепенно становились все громче. Гюнтер не мог понять в чем дело. Либо их преследователи все ближе и ближе подбирались к ним, сопровождая свое движение беспрерывным огнем, либо на улице завязался бой с кем-то еще. Как бы там ни обстояла ситуация за стенами здания, необходимо было что-то делать. Только вот что, Гюнтер не мог понять. Становилось очевидно, что теперь он с другом оказался в замкнутом пространстве. На то, чтобы справиться с запертой дверью у него не было не сил, ни времени. Обессилевший Уве, уже практически не подавал признаков жизни, лишь изредка хрипя, и откашливаясь свистящими легкими. Прижавшись спиной к металлической двери, и облокотив на себя полуживого друга, Гюнтер сидел в углу подвальной комнаты и вглядывался в пробоину в стене, в которую иногда проникали вспышки огненного света, и через которую, если опираться на простую логику, должны были ворваться их с Уве, преследователи.
Гюнтер представлял себе, как в искореженной от снарядов стене, появится темное, непременно с белозубым оскалом лицо советского солдата, а вместе с ним наступит их с Уве последнее мгновение. Он пытался поймать себя на мысли – о чем он подумает или что увидит в этот момент? Может перед его взором мелькнет Хильда? Как всегда одетая недорого, но со вкусом и очень аккуратно, из стороны в сторону размахивая своей огненной шевелюрой? Да, нет. С чего бы? Никогда ничего серьезного у них не было, по крайне мере у нее к нему точно. Вероятно, это будут родители? С грустными печальными глазами, как будто уже знающие, что с ним произошло. А может Кейт, с привычной широкой улыбкой и смеющимися голубыми глазами. Родители ведь еще ничего не рассказали. Придет время, и она узнает.
Он помотал головой, на несколько секунд закрыв глаза. К его удивлению, стрельба на улице постепенно затихала, словно бой, который, судя по всему, все-таки шел на улице, удалялся от места их укрытия. Через несколько минут, выстрелов не было слышно вовсе. Прислушиваясь к происходящему вокруг, Гюнтер на несколько секунд задержал дыхание. Помимо гремевших где-то в дали от них разрывов снарядов, он слышал лишь свое учащенное сердцебиение и хрип воспаленных легких своего друга. Убедившись, что уличный бой действительно затих, или миновал их стороной, он резко выдохнул, не в состоянии более задерживать дыхание.
Вдруг неожиданно, где-то совсем рядом раздался звук. Звук, очень похожий на писк или что-то в это роде. От этого у Гюнтера по спине резко побежала ледяная дрожь. Не делая никаких движений, он стал судорожно водить в темноте глазами из стороны в сторону, пытаясь уловить источник звука. Кругом стояла кромешная тьма. Он медленно поднял правую руку, с трудом высвободив ее из-под лежащего на ней Уве, чтобы попытаться нащупать на своем плече ремень от винтовки. Ремня не было. Тут он вспомнил, что бросил ружье в снег, находясь еще снаружи здания. При этой мысли на душе стало еще невыносимее. Остаться без оружия, никак не входило в его планы. Карабин Уве находился где-то в самом низу под их телами, так что добраться до него быстро у Гюнтера не было никакой возможности. Пока он пытался совладать со своими мыслями, и решить, как ему действовать дальше, звук снова повторился. В этот же момент, где-то в соседних кварталах раздался очередной взрыв снаряда, на мгновение алым светом озаривший комнату через пробоину в стене. Гюнтер бросил взгляд в левый от него угол комнаты и увидел в нем два ярко горящих огонька, а следом и еще несколько до боли знакомых звуков. Помещение снова погрузилось во тьму. Гюнтер не сводил слепого взгляда с противоположного угла. Два огонька снова загорелись и начали движение, сопровождаясь уже другими, но по-прежнему непонятными звуками. Гюнтер резко сунул руку в правый боковой карман шинели. Среди мокрых комков снега и кусков свалявшегося войлока, он рукой нащупал металлическую зажигалку. Сам он не курил, но на войне без подобной вещи никуда. Сверкнула искра и через секунду пространство озарило теплым светом огнива. Гюнтер понимал, что делать это было рискованно, но все происходило как-то машинально, само по себе. После того, как зажигалка вспыхнула, он зажмурился, так как «яркий» свет резко его ослепил. В этот момент окаменевшие от холода руки разжали зажигалку, и она скользнула в снег. Он открыл глаза, и все еще ослепленный, стал быстро шарить бесчувственными пальцами в снегу. К своему удивлению, он практически сразу ее нащупал, и зажав в бесчувственном кулаке, начал судорожно приводить в движение кремень. Огонь не загорался. Фитиль вместе с кремнем намокли, поэтому требовалось время, чтобы зажигалка снова заработала.
В этот момент он снова увидел два горящих огонька, сопровождающихся писком. Теперь его осенило, и он понял, что за существо находится рядом с ним. Как он не понял сразу? Это была кошка, точнее, скорее всего, котенок. Только котенок мог издавать писк, отдаленно напоминающий «мяуконье».
Еще несколько движений, и зажигалка снова вспыхнула. Несмотря на очередное ослепление, Гюнтер сквозь режущую боль не сомкнул глаз. Приподняв руку с источником света как можно выше, он еще раз присмотрелся в угол помещения. То, что он увидел, его поразило. За дни боев в Сталинграде ему приходилось видеть конечно многое, но, как правило это было на поле боя, в гуще сражений. В углу комнаты, куда не так хорошо попадал свет, в куче разного хлама, переломанной мебели и прочего добра, прошедшего через жернова войны, сидел маленький человек, державший на руках светло-серого котенка, постоянно норовившего соскочить в окружающий их хаос, вперемешку со снегом.
— Эй! – негромко и неуверенно проговорил Гюнтер.
Маленький человек, закутанный в много слоев одежды, это сразу бросалось в глаза, ловкими движениями взял котенка в охапку и на полусогнутых посеменил в самый угол. Гюнтер был сметен. Он никак не ожидал подобного развития событий. Солдат германского вермахта не знал, что ему делать. Стараясь не затушить огня зажигалки, он медленно выполз из-под Уве, и привстав на полусогнутые, крикнул еще раз:
— Эй! Кто ты? – ничего другого не приходило ему на ум.
Маленький человек забился в угол, крепко прижимая к себе котенка.
Гюнтер одной рукой держал в руках зажигалку, а другой пытался высвободить винтовку, застрявшую ремнем под рукой Уве. Дернув несколько раз за дуло, он освободил ружье и ловким движением руки, зажав его под мышкой, направил перед собой. Постепенно глаза Гюнтера привыкли к освещению, и теперь он мог лучше разглядеть того, кто скрывался от него в противоположном углу.
Сидя на коленях в куче разбросанного мусора, в огромной шапке, крест-накрест обмотанный грязным серым платком, на Гюнтера смотрел ребенок. Так сразу было сложно определить его возраст, но как бы там ни было – это был ребенок. Большие белые глаза, на фоне черного от сажи и гари лица пристально смотрели на него. Он был ошарашен. Подойдя чуть ближе Гюнтер увидел, что на него смотрят не детские глаза. Он ловил на себе взгляд взрослого человека – суровый, прямолинейный, но в тоже время усталый и потухший. Гюнтера словно ударило током. До того, как он оказался в аду, который носил имя вождя советского народа, ему приходилось сталкиваться с детьми враждебных вермахту народов на оккупированных территориях. Но, это были другие дети. Это были плачущие и кричащие истеричными волями чада, которые не вызывали никаких иных чувств, как только раздражение, практически у всех немецких солдат. Сейчас же на него напал страх. Он испугался этого небольшого существа, забившегося в угол. Ребенок просто смотрел на него, не издавая ни единого звука. Опустив винтовку, Гюнтер тяжело вздохнул и обратился к ребенку еще раз:
— Эй! Откуда ты здесь? – естественно, он осозновал, что тот, к кому он обращается не понимает его слов, но что, он мог сделать еще?
В этот момент Уве тихо прокрехтел, параллельно приподняв правую руку. Гюнтер перевел взгляд на своего друга. Он видел, что Уве находится совсем в плачевном состоянии. Было необходимо что-то предпринимать. Единственное, что он мог сделать – это не дать ему умереть голодной смертью, той смертью, которой умерло огромное количество солдат их дивизии. Он хотел, он желал хоть как-то помочь своему другу, но ничего не мог придумать. В этот момент его рука опять разжалась, и помещение снова погрузилось во тьму. Он несколько раз прокрутил кремень обмороженным пальцем, но огонь так и не появился. На фоне время от времени пробивавшегося в подвал зарева окружающих здание пожаров, лицо Гюнтера выглядело болезненно худым. Практически двухнедельная щетина, такая же, как и у Уве, коряво покрывшая выступившие на его лице скулы, выглядела как-то соркастически. Теплый пар, выдыхаемый угловатым носом, плотными струями расползался в разные стороны от его черного силуэта. На мгновение он задумался. Его мысли не были заняты чем-то одним. Усталый мозг пытался охватить многое, а сил, чтобы сфокусировать ход мыслей не хватало. Вдруг среди многообразия размышлений, вихрем летящих в его голове, мелькнула одна мысль, застыв перед его глазами. Гюнтер резким движением чиркнул зажигалкой, а после того, как огнем снова заволокло помещение, он пристально посмотрел на ребенка, а точнее сказать на того, кто был у него на руках.
Исполненный решимости, он сделал несколько шагов в сторону сидящего в углу ребенка, а затем аккуратно положив винтовку в сторону, протянул освободившуюся руку вперед. Ребенок по-прежнему сидел в углу, держа на руках серый клубок, периодически издающий писки. Разгребая ногами разный мусор, лежащий по догами, Гюнтер все ближе и ближе приближался к цели. Ребенок, а подойдя по ближе он понял, что это была девочка, сидел абсолютно без движения, крепко вцепившись в котенка. Взгляд девочки был по-прежнему жгучим и прямым.
— Не бойся. – прошептал Гюнтер.
Несмотря на то, что произносимые им слова были абсолютно не понятны девочке, в этом не было никаких сомнений, он начинал читать в ее взгляде четкое понимание сути его приближения. Словно небольшая окаменевшая фигурка, она продолжала безмолвно сидеть на месте, прижимая некогда пушистыми, а теперь свалявшимися от грязи варежками, маленькое живое существо.
Он подошел почти вплотную, когда руки ребенка чуть приподняли котенка и протянули его Гюнтеру. Он резко остановился. Взгляд девочки не выражал никаких эмоций. Гюнтер протянул руку и взял в ладонь небольшое теплое тельце, а девочка медленно положила руки на колени и склонила голову. Гюнтер опустил руку с котенком вниз, еще раз взглянул на девочку и потушил зажигалку.
* * *
2 февраля, загнанная в угол, обескровленная и доведенная практически до безумия, северная группировка оккупированной немецкой 6-й армии, вслед за южной и центральной, вопреки ожиданиям верховного командования Вермахта, была вынуждена капитулировать. Девяносто одна тысяча уцелевших немецких солдат, включая солдат союзных Гитлеру войск, попали в неминуемый плен. Вероятно, судьбе было угодно, чтобы главнокомандующий окруженной немецкой армии так и не принял, возможно одно из самых главных своих решений. За девяносто два дня блокады, он так и не нашел в себе силы, ослушаться приказа Верховного главнокомандования, и отдать распоряжение о начале прорыва из «котла». Хотя, может кто-то скажет, что именно это проявление высшего воинского долга, далось фельдмаршалу гораздо тяжелее.
Длинной черной вереницей на фоне свежевыпавшего снега, нескончаемая колонна военнопленных двигалась по улицам Сталинграда, практически вдоль Волги, в сторону забвения. Понурые, искалеченные, раненные и голодные солдаты, обреченным маршем брели туда, где, как им казалось, они наконец обретут смерть. Кто-то нес свои небольшие пожитки, некоторые помогали передвигаться раненным, а были и такие, кто не взирая на все обреченность происходящего, словно обезумевший, легко ступал навстречу неизвестности. С двух сторон от колонны располагались конвойные. Большое количество солдат Красной Армии, специально выделенные для этих целей, свободно расхаживали вдоль многотысячной толпы беспомощных солдат, не способной уже практически ни на что.
Гюнтер шел в середине колонны подальше от ее краев. Ему казалось, что так он имеет меньше шансов попасть на глаза кому-либо из конвоиров. Как известно, практически каждый солдат вермахта, по крайней мере тот, на горизонте у которого маячила возможность угодить в советский плен, во всех красках представлял себе весь ужас того, что непременно должны были с ним сделать русские солдаты, до краев наполненные местью. Закутанный в широкую шинель, которая досталась ему от Уве, по той причине, что его другу, навеки оставшемуся в развалинах Сталинграда, несмотря на все усилия Гюнтера она была уже ни к чему, он медленно переставлял ноги, при этом пытаясь не отставать от общей динамики движения. Держа обе руки в кармане, в правой он твердо сжимал металлический жетон, на котором ровными латинскими буквами было выгравировано: «Uve Alexander Abicht», включая группу крови и номер воинской части. Поднимая голову Гюнтер смотрел на величественные развалины города. Окружающая его картина казалась вымышленной, нереальной. Все вокруг было словно кошмарный сон.
На пути колонны иногда можно было встретить небольшие скопления местных жителей уничтоженного города. Старики, дети, женщины. Некоторые из них косо поглядывали на толпы военнопленных, которые унылой бесконечной змеей проползали по призрачным улицам города-героя. Некоторые из людей кричали что-то неразборчивое, встречались те, у кого просто не осталось сил на какие-то эмоции, но что самое удивительное, что не просто удивляло, а буквально поражало – так это щедрость и великое чувство сострадания русской души. Несколько женщин подбегали к колонне в попытке всучить полумертвым солдатам небольшие свертки с едой. Некоторых конвойные отгоняли, а где порыв женщин был наиболее прытким, порой и закрывали глаза.
Когда колонна подошла практически к окраине города, дорога сузилась, и солдатам пришлось идти гораздо ближе друг к другу. Проходя мимо нескольких чудом уцелевших одноэтажных построек, Гюнтер увидел небольшую кучку людей, стоящую около невысокой ограды. Среди них было несколько взрослых, а все остальные дети. Это были дети совершенно разных возрастов. Одетые в нелепую одежду больших размеров, разные платки и прочее, они являлись своего рода олицетворением текущей войны, неким промежуточным ее итогом. Глядя на них, его резко начал одолевать ужас очень похожий на чувство непроизвольного признания своей вины. Он вдруг совершенно четко почувствовал себя частью какой-то колоссальной ошибки, неотвратимого бедствия, грешником, у которого увы, совсем не осталось времени для раскаянья. Когда импровизированная шеренга практически сравнялась с тем местом где стояли дети, он вдруг увидел маленькую девочку в большой темной шапке, с крест-накрест перевязанным вокруг тела платком и в потускневших варежках. Она неподвижно стояла около ограды, и держа на руках худую серую кошку, которой несмотря ни на что удалось чудесным образом уцелеть в голодном городе, и молча кидала на проходящих мимо немцев не по-детски безучастный взгляд.
Глаза Гюнтера вспыхнули! Не взирая на мимолетное «знакомство» он сразу её узнал. Одного лишь взгляда было достаточно, чтобы это понять. Слегка замедлив и без того неспешный шаг, он круто повернул в сторону, и сталкиваясь с солдатами, идущими рядом, двинулся в её сторону. Никто из его соседей не пытался его остановить. Сил у солдат хватало лишь на то, чтобы еле-еле волочить свои ноги.
Выйдя из колонны, он машинально потянул руки к девочке, словно увидел родного человека.
— Это я, я. Ты меня помнишь? – вырвалось у него.
Немецкая речь будто серпом разрезала морозный февральский воздух.
— Куда?!!! – где-то за спиной Гюнтера раздался голос конвоира.
Но он не останавливался.
— Стоять!!! – Гюнтер не имел ни малейшего представления, о том, что кричит приближающийся охранник.
— Это я! – словно молил Гюнтер.
Короткая автоматная очередь, эхом отражающаяся между домов, заставила всех на мгновение вырваться из оков траурного шествия.
Гюнтер замедли шаг, а затем вовсе остановился. Протянутые вперед обмороженные руки медленно опустились, чтобы через несколько секунд вместе с обмякшим телом, рухнуть в дорожную колею, наполненную полу растаявшим снегом и грязью.
От неожиданного выстрела худая серая кошка, сидевшая на руках девочки, резко дернулась и молниеносно юркнула в снег. Осмотревшись по сторонам, она сделала несколько осторожных шагов в сторону Гюнтера, а затем приблизившись к нему в плотную, аккуратно коснулась потерявшим былой цвет носом, окровавленной щеки лежащего в грязи солдата, как будто что-то почуя…